Моя жизнь. Рассказ сиамской кошки
Я сиамская кошка Марфуша и живу с хозяевами. Они зовут меня еще уважительно «кот Марфик», а когда ругают, то «собакошка» или «кошкопес» - якобы, что я иногда кусаюсь.
По утрам я встаю первой и иду на кухню, проверить миски. Но за ночь в них все подъедено. Я сажусь рядом и жду, когда встанут хозяева - шуметь и будить их нельзя. Потом встает и выходит на кухню хозяин. Я подхожу к нему, потягиваясь и тихонько мякая, трусь об его ноги. Он меня гладит и похлопывает по спинке, но просить еду у него бесполезно – у него еды нет, ему самому ее дают, как и мне из холодильника. Надо ждать хозяйку. Я сажусь у своего блюдца и опять терпеливо жду, иногда подремываю сидя. Но сколько можно ждать? Я не выдерживаю и иду посмотреть, не встала ли она. Если она уже проснулась, но все еще лежит, то можно поднять крик и потребовать еду. Когда я подхожу к спальне и заглядываю в приоткрытую дверь, мне кажется, что глаза хозяйки только что закрылись, и ресницы еще чуть-чуть дрожат. Я некоторое время стою на пороге в нерешительности, потом осторожно запрыгиваю на постель и, крадучись, стараясь не наступить на тело под одеялом, иду к ее лицу на подушке посмотреть. Глаза закрыты, но мне кажется, что она не спит. Я на всякий случай обнюхиваю ее лицо и нечаянно касаюсь своим влажным холодным носом ее сухого теплого носа – она бормочет что-то и, отпихивая меня, вытирает нос рукой, но глаза так и не открывает. Притворяется, ясно.
Я сижу на полу у кровати и жду еще немного. Потом деликатно трогаю одним коготком торчащий из-под одеяла локоть – сильнее трогать опасно, можно получить нашлепку. С кровати опять доносится сердитое бормотание, и локоть убирается под одеяло. Делать нечего, я ухожу опять на кухню и жду там.
А! Чуть было не пропустила! Хозяин пошел в спальню – наверное, будить. С таким подкреплением мы ее живо подымем. Я бегу следом. Ну, вот, теперь другое дело. Теперь можно действовать смелее. Хозяйка, наконец, встает, с закрытыми еще глазами натягивает и запахивает халат, сонно бормоча:
- Ну, иду уже, иду, Марфуша!
Я с голодными воплями гоню ее на кухню, путаясь в ногах. На подходе к кухне я, постоянно оглядываясь, забегаю вперед и поднимаю истошный крик. Кричать надо как можно громче и противнее, чтобы сначала – к холодильнику, достали оттуда еду и дали мне, а все остальное потом. Что дадут, тоже зависит от того, как кричишь. Когда крик бывает особенно убедительным, мне дают мою любимую кильку в томатном соусе… Но хозяйка сначала зачем-то долго моет мою миску – я опять возмущенно ору – и только потом открывает холодильник и накладывает что-то в миску из баночки. Потом ставит миску с едой на пол - всегда в одном месте. Я тесно сопровождаю весь этот процесс и кидаюсь к выбитой, наконец, с таким трудом еде.
Однажды хозяйка достала из холодильника рыбу, но вместо того, чтобы дать ее мне, оставила на столе и направилась, было, прочь из кухни. Рыба уже лежала вот тут на столе и пахла, а она уходила! Это предательство так возмутило меня, что я погналась за хозяйкой и с воплями укусила ее за пятку. Хозяйка вскрикнула от неожиданности, в сердцах вернулась и положила со стола в мою миску на полу несколько кусков рыбы, с досадой что-то ворча себе под нос. Я с жадностью проглотила эту рыбу, не обращая внимания на хрустящую местами ледком мякоть, потом присела было умываться, и тут меня насквозь пронял изнутри цепенящий холод. С утробным мявом кинулась я к батарее отопления - благо была зима и уже хорошо топили – прижалась боком к горячему металлу и так стояла, пока лед внутри не растаял. Все это время хозяйка надо мной смеялась и жалела меня, а хозяин ругал за плохое поведение меня, а за одно и хозяйку за то, наверное, что она позволяет кошке безнаказанно себя кусать – сам бы он, конечно, не упустил возможности меня за это нашлепать.
Когда, насытившись и широко облизываясь, я отхожу от своего блюдца, хозяева еще только садятся за стол завтракать. Я уже сыта, но память о недавнем голоде и азарт во мне еще не угасли, и я вскакиваю на свободный стул, на всякий случай проверить, что они едят. Я становлюсь передними лапами на стол, а задние остаются на стуле – таковы правила сложившегося с годами компромисса - совсем залезать на стол нельзя, а двумя лапами можно. Но и так передвигаясь только передними лапами по столу, я могу обследовать большую его часть, дотянуться как можно дальше и понюхать хотя бы издалека. Если до чего не дотягиваюсь, то можно попытаться подтянуть к себе лапой и тоже понюхать. Видя мои мучения, хозяйка иногда пододвигает мне какое-нибудь блюдо поближе, чтоб я могла понюхать. Правда, ничего интересного я не нахожу. Может быть, то, что они держат в руках и откусывают – может быть это очень вкусно? Я залезаю на колени к тому, кто ближе, и тянусь носом к руке с куском. Но руку от меня отводят далеко, так, что не дотянуться. Тогда я нюхаю, чем пахнет изо рта… Нет, что-то они не то едят. Даже странно. И не интересно. Кильки, наверное, им не хватило. Я слезаю со стула и сажусь на пол у стола умыться, как следует, а потом иду греться на свой коврик у батареи, пережидая их еду.
Если свободного стула нет, то я с самого начала сажусь на полу у стола, время от времени поднимаюсь на задние лапы и вслепую пытаюсь ощупать когтистой передней лапой край стола – не лежит ли там чего-нибудь. Как правило, там ничего не лежит, но хозяйка, увидев мою лапу, кладет на это место кусочек колбасы. Колбасу я обычно не ем, но тут хватаю кусок, думая, что я ворую, уношу под стол и там съедаю свою добычу.
Иногда мне дают мясной фарш и при этом оба смотрят, как я ем. Фарш я ем лапой, потому что если к нему нагибаться, то он очень сильно пахнет. Но хозяйка почему-то ругается на меня, когда я широким жестом стряхиваю остатки фарша, застрявшие между когтей, по сторонам.
Умывшись, я сажусь на подоконник погреться на солнышке и смотрю вниз на улицу. Там бегают собаки, кошки… Хозяйка насыпает через форточку пшена воробьям. Они слетаются гурьбой и начинают клевать, по очереди поднимая головы, чтобы отслеживать опасность. Я сначала спокойно и сыто жмурюсь на них, сладким голосом тихонечко подманивая: «Мря-кя-кя-кя…». Воробьи видят меня, но не обращают внимания, давно поняв, что кошка за стеклом ничего им не сможет сделать, и потому ведут себя нагло и пренебрежительно. Это их поведение и невероятная близость - вот здесь, только лапу протянуть и схватить – быстро выводят меня из себя. Я начинаю возмущенно орать сначала на воробьев, а потом поворачиваюсь к хозяевам и кричу на них, жалуясь и прося помочь поймать обнаглевших птиц. Хозяйка притворно сочувствует:
- Да, Марфик, да. Вот мы сейчас этих птичек! – и зовет на помощь хозяина - К Марфику опять птички прилетели и смеются над ним – поймай Марфику воробышка!
Хозяин тоже сочувствует, но ничем помочь не может и только разводит руками. Я не выдерживаю всего этого и, возмущенно оглядываясь, ухожу с подоконника, чтобы не видеть больше наглых воробьев и не расстраиваться.
Но однажды я на воробьях отыгралась. Это было летом на даче. Я шла по траве, и вдруг вот так же, как сейчас, слетелись воробьи и тоже начали дразнить меня, с громким чириканьем снуя туда-сюда над моей головой. Я залегла, распласталась по земле, но спрятаться было некуда, и, конечно, они меня прекрасно видели сверху и соревновались друг перед другом в дерзости – кто ближе ко мне подлетит, дразнили и издевались над тем, что я, как дура, лежу тут на них «в засаде» на самом виду. При малейшем моем движении они бросались в сторону и тут же снова возвращались. Возмущение придало мне силы, и каким-то неимоверным рывком в страшном прыжке я схватила лапами в воздухе самого нахального, самого раскормленного из них и прижала его к земле. Остальные подняли жуткий крик и взметнулись вверх. Я схватила воробья зубами – он сразу затих – и, пружинисто, как тигр, приседая и сводя лопатки на спине, понесла теплую добычу в укромное место за сараем. Но тут хозяйка пронзительно завизжала, показывая на меня пальцем. Хозяин бросился мне наперерез, схватил меня и стал трясти. В этой тряске я не удержала воробья – все-таки он был очень крупный, отъевшийся за лето, он не входил в рот целиком, и я не удержала его – он выпорхнул и полетел. Хозяин тут же выпустил меня. Я рванулась и понеслась за воробьем прямо по грядкам, не разбирая дороги, задрав голову и не спуская глаз с воробья, пока не налетела на парник. Воробей, видимо, слегка помятый, далеко не улетел, а сел тут же поблизости на провода, чтобы перевести дух. Друзья по стае, видевшие, как его поймали и с ужасом метавшиеся над огородом, перестали кричать и тоже сели на провода, но поодаль. Он сидел один, а они все сидели кучкой в сторонке, неодобрительно и молча поглядывая на него и сторонясь, как будто он заразный. Потом они снялись и улетели, не проронив ни звука, а он так и остался сидеть один. Наверное, его теперь не скоро примут в стаю.
Иногда, когда еще тепло, меня выпускают погулять на балкон. Но как только я туда выхожу, с соседних деревьев обязательно прилетает большая ворона. Она садится на перила и смотрит вниз на меня, мотая головой, как будто прицеливаясь и собираясь долбануть меня по башке своим клювом. А клюв у нее огромный и тяжелый. Я забиваюсь в угол и прижимаюсь к полу, но она не сводит с меня глаз. На мое счастье скоро появляются хозяева, машут руками на ворону и кричат. Ворона нехотя поднимается в воздух и без всякого страха улетает, а меня затаскивают обратно в дом. Вот и все гулянье.
То ли дело на даче, куда меня вывозят летом. Там я ношусь с круглыми от возбуждения глазами, ем какую-то траву, инстинктивно выбирая ее по запаху, прячусь от хозяев за каждым кустом, но тут же выскакиваю по первому их зову, если хочу есть. А если я сыта, то меня им не дозваться – хорошо лежать себе спокойно в густой траве в шаге от охрипшей уже хозяйки и только лениво жмуриться, ничем не выдавая своего присутствия и не проявляя никакого интереса к ее зову, если мне это не нужно. Особенно приятно лежать в густых, тенистых и пахучих зарослях моркови. Но потом они заметили мою слабость к моркови, и стали там быстро меня находить – чуть что - идут к гряде с морковью, раздвигают кустистую зелень, и – вот она, я! Невинно и дружелюбно смотрю, как будто и не слышала, что меня только что и долго звали. А еще на даче я ловлю по ночам мышей в соседских сараях и поутру обязательно приношу мышку на крыльцо – показать хозяевам. Они меня за это хвалят, а мышку поддевают лопатой и уносят закапывать.
Наконец хозяин, одевшись, уходит из дому, а хозяйка долго еще стоит перед зеркалом и что-то копошится. Я приношу в зубах свою веревочку с бантиком на конце, кладу перед нею и прошу поиграть – мне нужно размяться. Она долго не соглашается, но потом, наконец, берет веревочку и начинает небрежно крутить ею перед моим носом. Но я же не котенок какой-нибудь для таких примитивных игр. Со мной надо играть, как следует. Я быстренько, пока она не передумала, бегу в засаду за шкаф и оттуда выслеживаю эту дичь, выбирая момент для стремительного, мощного броска. Но хозяйка, видимо, не понимает нашей игры, бросает веревочку, одевается и уходит.
Днем в квартире становится тихо, пусто. И я ложусь снова спать. Сплю сначала на подоконнике, потом на кровати, где пахнет хозяйкой, потом в кресле, где пахнет хозяином. Хозяйка оставляет мне немножко еды, поэтому время от времени я встаю и иду на кухню к своей миске перекусить. А потом снова ложусь спать. Просыпаюсь, когда начинает уже темнеть. Скоро должны придти хозяева. Я встаю, выхожу в прихожую и, зевая, сажусь там, напротив двери дожидаться их. Ждать приходится долго. Скучно и хочется есть.
Первой приходит хозяйка. Как только она начинает царапаться в дверь с той стороны, я с этой начинаю громко орать. Встреча наша проходит бурно. Я с силой трусь об ее ноги и кричу, она меня гладит и что-то ласково мне говорит. Пока она раздевается в прихожей, я проверяю, что она принесла в сумках, которые поставила тут же на пол. Запахов много, и я не успеваю разобраться, потому что она уже подхватывает сумки и несет их на кухню. Я с криками бегу следом, путаясь у нее в ногах, чтобы она обо мне не забыла.
Но, видимо, я увлеклась криками радости от встречи, и мои крики о голоде были не такими убедительными. Потому что дали мне что-то совсем не интересное. Ткнувшись было в миску, я только понюхала и с возмущенным криком обернулась на хозяйку, пытаясь возражать. Но она была уже так увлечена другими делами, что не обратила на меня никакого внимания. Спорить теперь бесполезно, и к тому же так хочется есть, что придется съесть, что дали. По началу я еще пытаюсь выбрать из мешанки маленькие кусочки рыбы, но потом съедаю все подряд. Хорошо еще, что быстро дали – видно, было все готово. Потому что самое трудное – это ждать.
Подкрепившись, я иду посмотреть, какую еду хозяйка готовит себе. Но в это время раздается звонок в дверь, и мы обе бежим в прихожую, думая, что это хозяин. Но это не хозяин, а соседка, от ног которой всегда пахнет собакой. Оставив ее за дверью, мы с хозяйкой возвращаемся на кухню. Посидев немного у ее ног, я снова иду в прихожую к двери встречать хозяина.
Однажды я выскользнула незаметно в эту дверь, чтобы изучить окрестности. Я поднялась по ступеням лестницы на самый верхний этаж и стала думать, как бы мне пробраться на чердак, откуда доносилось так много интересных запахов. Но тут вышел какой-то толстый мальчишка, схватил меня и затащил к себе в квартиру. Там он сначала нормально играл со мной, но потом стал тискать, и я его ободрала. Он схватил меня больно за лапы, так что я заорала, вышвырнул на лестницу и захлопнул дверь. На мои крики и злобное ворчание откуда-то снизу прибежали хозяева, которые меня – судя по их радости – уже не надеялись найти, схватили в охапку, унесли домой и даже не налупили, а стали усиленно кормить.
А в другой раз, когда я пыталась сбежать, меня, не заметив, закрыли в узком проеме между двумя входными дверьми. Там было так мало места, что я не могла даже лечь – так и простояла на лапах допоздна, пока хозяева не открыли внутреннюю дверь, собираясь идти меня искать. Я так устала стоять между дверьми, что тут же в прихожей завалилась на бок и так лежала, вытянув лапы, пока не восстановила силы.
И еще в эту дверь как-то втащили новый диван, а пока его ставили, я, конечно, полезла под него, посмотреть, что там. Не успела я ничего понять, как диван поставили на меня прямо выпуклым пузом. Я была цела, но долго не могла даже набрать в грудь воздуха, чтобы пискнуть. Хозяева меня долго звали, а я не могла подать голос. И только потом, как-то собравшись с силами, я издала, наконец, слабый сдавленный звук, и они таки его услышали и сняли с меня этот тяжеленный диван.
Когда хозяин, наконец, приходит, я не подаю виду, что ждала его – сижу, подвернув лапки под себя, и смотрю в сторону. Но приходит хозяйка, и сдает, показывая на меня пальцем:
- Тебя ждет.
- Здравствуй, Марфик, - приветливо говорит хозяин и легонько гладит меня по голове. Я равнодушно принимаю это приветствие: ну, гладишь и гладь. Но стоит только хозяину снять пальто и ботинки, меня, наконец, прорывает: не в силах больше сдерживаться, я пружинисто вскакиваю и - с призывным «Мррр» - отлетаю по коридору в сторону спальни. Здесь я останавливаюсь и, оглядываясь, снова издаю свое призывное «Мррр».
- Вот зачем она тебя ждала! – каждый раз говорит хозяйка.
Конечно, кошке нужно хотя бы раз в день «напрячься», и хозяин каждый день играет со мной по вечерам, так уж у нас заведено – еда за хозяйкой, а игры за хозяином. Еду мне дают несколько раз в день, а играют только раз, и я целый день эту игру жду.
В ответ на мои призывы хозяин подхватывается и делает вид, что бросается за мной в погоню:
- Фррр, фррр, - громко кричит он и хлопает в ладоши.
Я радостно убегаю с горящими глазами и распушенным хвостом, поднятым трубой. Уходя от него, я пулей пролетаю в комнату и чертом скачу по спинкам кресел и дивана. Он пытается меня схватить, но я изворачиваюсь, проскальзываю у него между рук, и он хватает меня только, когда я в притворном ужасе прижимаюсь к спинке дивана, делая вид, что это он загнал меня в угол, и мне некуда бежать. И тут начинается рукопашная схватка. Он быстро скручивает меня в бараний рог, прижимая мои задние лапы к моей голове. Я в такой позе ничего не сделать и ору сначала от бессильной ярости, а потом от настоящего страха – тогда пальцы его чуть-чуть ослабевают, я вырываюсь, уношусь в спальню и залезаю под покрывало прятаться. Когда хозяин вбегает в спальню, я уже лежу распластавшись и неподвижно затаившись под тонким покрывалом на кровати. Тут хозяин должен кричать:
- Где Марфуша? Нет Марфуши!
Боясь, что меня не найдут, я не выдерживаю и издаю слабый сдавленный стон. Тут хозяин, по отработанным годами правилам игры, должен с криком: «Вот она!» - наброситься на меня и сквозь покрывало мять и тискать мое тело, пока я не начинаю истошно орать, будто бы мне очень больно.
Хозяйка, хотя и знает, что мы так играем, но не выдерживает моих криков и прибегает в спальню:
- Что ты? Совсем уже затискал Марфика!
- Ничего! Он любит! – возражает хозяин, но хватку ослабляет, и на свет из-под покрывала вылезаю я - взъерошенная, помятая, полу задохнувшаяся, но не покоренная и гневно дергаю хвостом. В присутствии хозяйки хозяин дает мне чуть-чуть передохнуть, но если хозяйка не уходит, и пауза затягивается, я сама начинаю на него кричать, требуя продолжения боя.
Для следующей схватки хозяин должен сдернуть с кровати покрывало, и я немедленно ныряю под пододеяльник. Теперь начинается моя любимая игра.
Он крадучись, медленно идет на меня, выставив вперед руки и шевеля согнутыми в виде когтей огромной хищной птицы пальцами. Сквозь тонкий пододеяльник я вижу только смутный силуэт и эти когти. Он медленно движется на меня, но не хватает, играя на моих нервах. Вот его тень уже накрывает меня, мне становится страшно, я ору, а он все не нападает. Я не выдерживаю, выскакиваю наружу и бросаюсь на его руки. Он во время отдергивает их и снова начинает – уже с рычанием – ко мне приближаться, шевеля этими ужасными скрюченными пальцами. Не сводя с них глаз, я падаю на бок, передними лапами хватаю и прижимаю к себе, вместо врага, край одеяла, а задними начинаю мелко и яростно это одеяло пинать, давая выход своим чувствам и показывая хозяину, что я с ним сделаю, как только схвачу. Тут он, наконец, меня хватает, но на этот раз я успеваю впиться в его руку зубами, а потом - также как до этого одеяло - держу ее передними лапами и пинаю задними. О, как мне очень хочется впиться в его руку зубами и полоснуть ее когтями как следует! Но тогда он тут же бросит со мной играть, а то еще и отлупит. Когда я была совсем молодой, то редкая игра обходилась без драки. Теперь я научилась сдерживаться, хотя и не всегда мне это удается. Чтобы не испытывать свою судьбу, я выпускаю руку и, сердито фыркая, отталкиваю ее от себя задними лапами – подальше от соблазна. Хозяин поворачивается и отходит. Я соскакиваю с кровати, догоняю и трусь об его ноги, показывая, что это только игра, и что я с ним дружу. Он нагибается и коротко проводит рукой по моей спинке, показывая, что он тоже дружит со мной, и что мы на этот раз не поссорились. Но играть он больше не хочет.
Когда сдержаться в драке мне не удается, и я получаю нашлепку, хозяйка бросается мне на выручку, отнимает меня и, намазывая потом хозяину царапины чем-то с очень резким запахом, ругает его, а он все показывает на меня, якобы это я виновата.
Если игры кончаются руганью или нашлепкой, то я отсиживаюсь какое-то время за диваном, после чего начинаю осторожно выглядывать оттуда одним глазом, чтобы понять можно уже выходить или еще нет. Если же нам удается разойтись мирно, то я сижу потом посреди комнаты, приходя в себя и время от времени громко и гневно отфыркиваясь.
Как-то раз я необычайно долго ждала, ждала хозяина в прихожей, а он, раздевшись, стал что-то говорить и говорить хозяйке, не обращая на меня никакого внимания. Я подала голос, напоминая о себе – не смотрят. Я кричу громче – не слышат. Тогда я знаю верное средство – надо вскочить на спинку дивана и начать яростно драть его когтями, глядя на них из-подлобья. Ну, конечно, вот тут они, наконец, бросают говорить, оба разом оборачиваются и с криками бросаются на меня. Я рванула, прижав уши, рассчитывая на погоню. А моя задача быстро удрать хотя бы недалеко – они не погонятся, потому что знают, что это я нарочно. Но ловить меня не стали, а только наругали и вообще в наказание играть со мной в этот вечер не стали, чем меня очень расстроили – я сидела на полу в прихожей и огорченно жмурилась.
Иногда я играю сама с собой – ношусь по квартире, воображая, что за мной кто-то гонится. При этом на паркетном полу меня заносит на поворотах, я падаю, не переставая в падении бежать, потом вскакиваю и мчусь дальше, прижимая уши назад, чтобы слышать погоню. Влетая в спальню, я прыгаю на ковер, что висит на стене над кроватью, в несколько скачков, впиваясь в него всеми четырьмя лапами одновременно, долетаю до самого верха, замираю там и издаю ртом в сторону потолка какой-то непонятный мне самой, никогда не произносимый ни при каких других обстоятельствах щелчок. Потом падаю с самого верха вниз на кровать опять на все четыре лапы сразу.
Отдохнув и придя в себя, я пытаюсь еще поиграть с хозяином, но его уже зовут на кухню ужинать. Я иду следом за ним. Они садятся за стол. Теперь орать бесполезно – пока не наедятся, не встанут. Чтобы как-то скоротать время, я подхожу к своей миске и доедаю то, что там осталось. Потом залезаю на подоконник и целюсь оттуда запрыгнуть на холодильник. На холодильнике сидеть нельзя, но очень интересно: он стоит около стола, и оттуда хорошо видно все, что у хозяев на столе и сами едящие хозяева тоже хорошо видны. Меня оттуда гоняют и даже шлепают за это, но я все равно лазаю. Тут кто кого пересилит, и кто первый сдастся. Если они упрутся (как было со столом), и мне надоест их битье, то я отстану от холодильника, а если им надоест меня без толку лупить, то они отстанут, и я смогу сидеть на холодильнике, когда захочу. Пока еще между нами этот вопрос не решен, и, видя, что я демонстративно целюсь на холодильник, они начинают на меня кричать. Я не обращаю внимания, но и не прыгаю пока, чтобы они немного устали. Когда они устают и замолкают, я запрыгиваю на холодильник. Крики опять возобновляются. Я сжимаюсь в жалкий комочек, показывая, что я понимаю свою вину (наглости они не любят), но не слезаю. Вставать им на этот раз лень, и они отстают от меня. Тогда я ложусь поудобнее и, свесив голову и одну лапу вниз, наблюдаю за ними.
Вот они, наконец, встают, и хозяин идет в комнату, посидеть на диване. Но играть он больше не хочет. Я немного сижу на полу, глядя ему в глаза, а потом иду в прихожую, где у меня есть своя игрушка. Там я нахожу свернутый хозяевами из «золотинки» шарик и вяло гоняю его лапами из угла в угол. Иногда эта игра увлекает меня, но сейчас, после боя с живым противником – не интересно. Тогда я пытаюсь усложнить себе задачу: беру шарик в зубы, несу его к порогу и опускаю в ботинок хозяина. Шарик закатывается внутрь и его теперь не видно. Вот теперь другое дело. Я засовываю в ботинок обе передние лапы и пытаюсь на ощупь там его изловить и достать. Я слышу только шорох внутри и воображаю себе, что там мышь. Наконец мне удается выудить шарик, я несу его в зубах на ковер, и чтобы придушить дичь несколько раз глубоко впиваюсь в него зубами - теперь не убежит!
Но после этого с шариком играть уже не возможно – он становится плоской лепешкой и не катится. Я теряю к нему всякий интерес и иду отдохнуть. Хозяева сидят, не двигаясь, на диване перед телевизором. Я вяло слоняюсь по комнате, заглядываю во все углы, пытаясь найти себе занятие. В узкой щели под диваном далеко в глубине поблескивает большой, хороший шарик из «золотинки», который я туда когда-то закатила («запсодила», как говорит хозяйка). Я пытаюсь его оттуда достать, ложусь на пол, засовываю лапу так далеко, как только могу, и шарю там наугад. Ничего. Тогда я встаю и ору на хозяев, чтобы помогли. Они долго спорят, кому из них вставать, потом хозяин с проклятиями поднимается с дивана, берет длинную линейку, которую они специально для этой цели завели и держат на столе, засовывает ее в щель под диваном, шарит там – я хожу около, тоже заглядывая со всех сторон под диван и болея за них – и щелчком выбивает злополучный шарик прямо на меня. В одно касание я радостно отбиваю шарик лапой назад под диван, чтоб он его снова оттуда достал. Но он не хочет так играть, возмущенно ругается и снова садится на свой диван. Слегка поныв, я ухожу и возвращаюсь с веревочкой в зубах. Подхожу к одному, к другому, пытаясь поймать их взгляд, но они не смотрят на меня и делают вид, что не видят. Тогда я кладу веревочку прямо на ноги хозяину. Он берет ее и перекладывает на ноги хозяйке. Но та поднимает ноги на диван, и веревочка остается лежать на полу недвижимой.
Я опять в тоске слоняюсь по комнате, потом сажусь около дивана, долго и мрачно там сижу, злоба так и распирает меня, требуя выхода наружу. Наконец, я не выдерживаю, встаю и коротко и сильно кусаю лежащую на подлокотнике дивана руку хозяина и отскакиваю. Он быстро, молча нагибается, и я стрелой вылетаю из комнаты. Как раз вовремя – вслед мне летит его тапок и с грохотом ударяется в дверь, где я только что пронеслась. Я в панике ищу, где спрятаться. Но погони, кажется, нет. Некоторое время я отсиживаюсь в темноте, потом осторожно подхожу к дверному проему, сажусь в тени и чуть выглядывая из-за двери, одним глазом наблюдаю за обстановкой в комнате. Там с виду все спокойно. Меня явно заметили, но драться, вроде бы, не собираются. Сидеть так скучно, и я пробую рискнуть и зайти помириться. Тихо вхожу, приближаюсь к хозяину и без звука прислоняюсь телом к его ноге. Он не нагибается меня погладить, но и не отталкивает. Тогда я запрыгиваю к нему на колени и сразу там ложусь, чтобы не дать ему время подумать. Чуть погодя, он уже гладит меня – он же чувствует свою вину и знает, за что я его укусила.
Если перед ужином со мной хорошо поиграли, то я не пристаю больше с играми, а иду за хозяевами в большую комнату, тоже посидеть вместе с ними на диване. Когда хозяин идет в комнату, где диван, сначала один, а хозяйка задерживается на кухне, то я сажусь в коридоре на углу, откуда могу наблюдать за ними обоими – одним глазом за хозяином, а другим за хозяйкой. Когда хозяйка, наконец, проходит мимо меня в комнату и тоже садится на диван, я выжидаю для приличия еще некоторое время и только потом с независимым видом вхожу к ним и останавливаюсь в дверях, выбирая, к кому залезть на колени. Они замирают в ожидании моего выбора.
Хозяина я выбираю чаще, потому что хозяйка просто гладит меня у себя на коленях, и только хозяин знает, где и как нужно еще почесать шейку и за ушком. Когда, понежившись и помурлыкав в ответ на ласку, я засыпаю на коленях, то сидят они, почти не шевелясь, чтобы не разбудить меня – знают, что я этого не люблю. Если вдруг им нужно зачем-то встать, то меня берут на руки и перекладывают на теплое, насиженное место на диване как можно бережнее, и все равно я бываю недовольна – могу в сердцах и укусить хозяйскую руку, чтоб не повадно было. Хозяйка обычно пытается, переложить меня не на диван, а на колени к хозяину, приговаривая ласково и боязливо: «Не сердись, Марфик - с ручек на ручки не считается…». Но я все равно выказываю свое неудовольствие, хотя и не кусаюсь в этом случае. Иногда я остаюсь там, где меня положили, хотя и лежу с недовольным видом, но чаще всего бескомпромиссно слезаю на пол или даже демонстративно ухожу, ни на кого не глядя. Хозяин при этом как-то не выдержал и накричал на меня: «Что ты выпендриваешься?! Ты всего лишь кошка с хвостом и в шкурке!» Я слов этих не знаю, но чувствовала тогда, что меня очень сильно оскорбляют, и гневно дергала и хвостом и шкуркой в ответ.
Если же меня не снимают с коленей, то от долгого лежания мне рано или поздно самой становится жарко, и я слезаю и лежу на полу у хозяйских ног, остываю. Потом иду на кухню. Просто так. Сама не знаю, зачем. Стою на пороге в раздумье: чем бы тут заняться? Потом потихоньку залезаю на стол и обнюхиваю по очереди все, что там лежит. Но ничего съестного не нахожу. Ложка в пустом стакане предательски звякает, когда я нечаянно задеваю за нее. Из гостиной немедленно раздается топот, и в дверях с криками появляется хозяйка. Сейчас будет показательная порка. Можно убежать, но я спрыгиваю со стола, бросаюсь к ее ногам и прижимаюсь к ним всем телом, сжавшись в беззащитный комочек, как будто ища защиты у нее от нее самой. Нужно очень сильно провиниться, чтобы это не сработало. Но вообще то, она, если и шлепает меня, то, хотя и с громкими криками и замахивается сильно, но бьет не больно. Я ее, поэтому, не боюсь и кусаю чаще. А вот у хозяина рука тяжелая. Шлепнет раз, потом долго чувствуется.
Хозяйка, оставив меня в покое, идет в ванную комнату, запирается там и чем-то шуршит – наверное, играет во что-то. Я сижу напротив двери и напряженно вглядываюсь в щель под нею. Но там ничего не видно. Тогда я ложусь на пол и засовываю в щель лапу с растопыренными когтями – дальше, дальше. Ничего не видя, я ловлю в воздухе – пусто. Но вдруг – есть! Одной когтей я что-то зацепляю и тяну, тяну к себе. Тяжело, не сорвалось бы. Я перехватываю наугад и теперь уже держу крепче – всей когтистой пятерней – и тяну. Но в щель оно не пролазит. Застревает. Я стервенею и начинаю драть на себя обеими лапами из-под двери то, что там застряло. Но тут из ванной раздается гневный голос хозяйки. Она ругается и отнимает у меня добычу. Я сажусь и коротко облизываю раскалившийся в пылу борьбы нос. Вот так всегда. Куда теперь? Сижу, остываю.
Скоро шум в ванной стихает, и после короткой возни выходит хозяйка. Она что-то громко говорит мне, еще ругается, но сама уже смеется. Я нежно трусь об ее ноги, и мы идем в спальню. И, правда. Давно пора спать. Хозяева укладываются в кровать, и я с ними. Хотя у меня есть свой коврик у батареи, но сплю я только в кровати с хозяйкой в обнимку. Я спала бы и с хозяином, но он не разрешает. Поэтому хозяйке достается за обоих. Я ложусь головой на подушку и обязательно лицом к лицу с хозяйкой. А когда хозяйка во сне переворачивается на другой бок, я крадучись – я же понимающий кот - вылезаю из-под одеяла, по подушке обхожу вокруг ее головы, снова деликатно залезаю под одеяло и укладываюсь на подушке, как заброшенный кот, за ее спиной я не согласна. Хозяйка хотя опять лицом к лицу с нею – спать и просыпается от этой возни, но терпит - она уже привыкла. Несколько раз за ночь я встаю и иду на кухню перекусить. Если хозяйка с вечера забывала отмыть миску, то ночью я сначала съедаю всю свежую еду, а уже под утро упорно пытаюсь отгрызть присохшие кусочки, настойчиво гремя в ночной тишине своей миской по полу.
- Марфик! – сквозь сон укоризненно окликает меня хозяйка. Но я не обращаю внимания. Потом я оставляю, наконец, миску в покое и возвращаюсь под одеяло, дыша в лицо хозяйке рыбой. При этом я еще вытягиваю все четыре лапы вперед и упираю их холодные после кафельного кухонного пола кожаные подушечки в теплое тело хозяйки, чтобы отогреть. Хозяйка привычно терпит. Но когда, согревшись, наконец, я от блаженства начинаю ласково перебирать ее тело передними лапками с выпущенными слегка коготками, хозяйка не выдерживает и снимает с себя мои лапы. Я не обижаюсь, но мурлыкать перестаю.
Я встаю ночью не только чтобы поесть, но и просто посидеть одной в темноте. Если при этом кто-то из хозяев, случаем, тоже встает и, не зажигая свет, бредет в темноте по коридору, то я негромко подаю голос при его приближении – после стольких лет совместной жизни я уже знаю, что хозяева в темноте не видят и могут наступить на меня, если их вовремя не предупредить, что я тут у них под ногами.
Когда хозяева завели ребенка – девочку – я сначала не поняла. От принесенного в дом свертка исходил незнакомый запах, и доносились какие-то странные слабые звуки. Я резво запрыгнула на кровать, где положили сверток, чтобы понюхать поближе, и замерла на полпути в неудобной позе, не закончив начатого шага. Потом медленно и с неодобрительным выражением лица развернулась и ушла в дальний угол, где долго сидела, молча и расстроено жмурясь. Предчувствия не обманули меня – долго-долго мне, кошке с чувствительным слухом, пришлось терпеть сначала громкий плач и крики, а потом – непредсказуемые движения ребенка. Впрочем, пары ответных ударов лапой по руке было достаточно, чтобы отучить и на всю оставшуюся жизнь привить уважение к своей персоне. Правда, копируя хозяев, ребенок все равно то и дело пытался погладить меня, но я тут же показывала ему «козью морду», демонстративно отходила, не обращая внимания на окрики хозяев. Бить ее лапой мне не разрешали, поэтому я иногда в воспитательных целях лупила ее, когда никого рядом не было. Но хозяева почему-то все равно потом узнавали об этом и ругали меня. И только спустя много, много времени, когда девочка стала почти похожа на человека, я признала ее за ровню и за существо, с которым можно общаться, как с хозяевами. Когда я впервые неожиданно для себя самой забралась к ребенку на колени и улеглась там, все так и замерли потрясенные. А ребенок в оцепенении от оказанной ему чести долго-долго сидел, не шевелясь, пока я не проснулась и сама не слезла.
В молодости у меня тоже были котята – два раза по пять штук каждый раз. Накануне первых родов я целый день ходила по квартире, в поисках места. Хозяйка постелила мне в гостиной, где я выбрала. Но на другой день после родов зачем-то перенесла мою новую постель вместе с моими котятами на кухню. Я то считала, что котята должны жить там, где родились, и по одному перетаскала их всех за шкирку назад в гостиную. Котят снова вынесли на кухню, а дверь в гостиную закрыли. Но я не сдавалась: я подтащила одного котенка к закрытой двери и попыталась открыть ее двумя доступными мне способами: поддеть дверь снизу лапой и потянуть на себя либо, когда это не получилось, протиснутся в дверную щель, толкая дверь лбом от себя. Но дверь никак не поддавалась ни туда, ни сюда. Тогда я прыгнула с котенком в зубах на ручку двери, потому что видела, как хозяева, чтобы открыть дверь, брались за эту ручку и толкали ее. Дверь не поддалась, и я с грохотом упала на пол. Слепой котенок при этом выпал у меня изо рта. Я подобрала его и снова прыгнула на ручку двери. Хозяева испугались и перенесли котят в спальню, постелив нам на полу у кровати. Со второго захода я согласилась на этот вариант и улеглась с котятами на новом месте. Но под утро я по старой привычке запрыгнула на кровать к хозяйке под одеяло, оставив котят на полу. Согревшись под одеялом, я вылезла и стала носить котят к хозяйке, а хозяйка брала и складывала их назад на подстилку у кровати на полу. Наконец, я сдалась и осталась с котятами внизу, а потом, если и приходила, то лежала и грелась одна. Но когда через две недели у котят открылись глаза, я залезла на кровать и оттуда негромко и призывно им мыркнула. Самый лобастый и сильный из них, мальчик, пошел на мой зов, вцепился маленькими острыми коготками в свисавший с кровати край одеяла и полез наверх. За ним полезли и остальные. Хозяйка сквозь сон, почти не открывая глаз, нащупывала их по звуку еще на подъеме, отдирала по-детски цепкие коготки от пододеяльника и сбрасывала на пол. А потом выгнала с кровати и меня.
Котят скоро всех раздали, а я целую неделю потом отсыпалась, наслаждаясь вновь обретенным покоем.
Вот такая моя жизнь.
Юрий Цветков
